МУРАВЬЕВ Михаил Никитич

Михаил Никитич Муравьев

Муравьев Михаил Никитич (1757–1807) — талантливый русский поэт последней трети XVIII века.

Творчество Муравьева замечательно своей самобытностью. Поэт обладал тонким художественным вкусом, ярко выраженным лирическим даром. Он чутко откликался на все новое и предвидел пути, по которым шло развитие поэзии. Муравьев одним из первых в отечественной поэзии представил свое творчество как лирический дневник, в котором он говорил о своих чувствах и переживаниях. Стихотворное наследие М. Н. Муравьева составляет около двух сотен текстов, которые были подготовлены к печати Л. И. Кулаковой (Л., 1967; опубликованы на сайте Российской виртуальной библиотеки).

Н. М. Муравьев занимает особое место в истории русской рецепции Шекспира. В конце 1770-х — начале 1780-х годов русские писатели живо откликались на проходившие в западноевропейской критике споры о Шекспире. Так, Муравьев отозвался на дискуссию по поводу вышедшего в 1776 г. во Франции первого тома собрания сочинений Шекспира в переводе П. Летурнера [Shakespeare W. (1776–1782) Oeuvres complètes, traduites de l’anglais par Letourneur. P. V. 1–20]. В стихотворении «Мерсьер и ле Турнер и кавалер Ретлидж» (1770–1780-е гг.) он описал спор между Летурнером и членами Французской академии, поддержавшими критику Шекспира Вольтером:

В предисловии к своему переводу Летурнер поставил Шекспира выше Расина. Этим он вызвал гнев Вольтера, который обратился с раздраженными письмами к членам Французской академии (в том числе к Ж.-Ф. Лагарпу, 1739–1803) с призывом «унять наглеца» и не допустить, чтобы «английский Жиль» (клоун) вытеснил Корнеля и Расина. В защиту Шекспира выступили многие, в том числе французский писатель-просветитель С. Мерсье (1740–1814) и англичанин Д. Ретлидж. Именно эти персоналии упомянуты в стихотворении М. Н. Муравьева.

Отсюда вполне логично предположить, что 20-томное полное собрание драматических произведений Шекспира во французском переводе Пьера Летурнера было источником, по которому произошло первоначальное знакомство Муравьева с творчеством Шекспира.

Издание выходило в 1776–1782 гг. (см.: Луков Вл. А., 2006), оно было хорошо известно публике, читающей по-французски, а его подписчиками в России были Императрица Екатерина II, князь Барятинский, граф Чернышев, секретарь русского посольства в Лондоне Лизакевич, генерал Шувалов, секретарь русского посла Сокологорский, граф Строганов и некий «негоциант в Петербурге» Саж (Sages) (см. предпосланный к первому тому издания список «Noms de MM les Souscnpteurs»; указ. по: Лазарчук, Левин, 1999: 311).

Так писатель, связавший две эпохи русской литературы — просвещение и предромантизм, предшественник Карамзина и Дмитриева, учитель Батюшкова и Жуковского, отец будущих декабристов Муравьев отметил характерный эпизод в шекспиризации литературы западной Европы. При переписке стихотворения в тетрадь 1780-х годов Муравьев заключил его следующим выводом: «Нет, несмотря на все преимущества французского театра, такого трагического стихотворца во Франции, который бы выкупал такие погрешности, каковы Шекеспировы». Эта оценка французского театра была своеобразным утверждением литературной репутации Шекспира в отечественной словесности.

Своеобразны его стихи, посвященные другому французскому поклоннику Шекспира:

Это стихотворение 18 мая 1786 г. вероятнее всего написано в связи со слухом о смерти французского драматурга Жана-Франсуа Дюси (Дюсиса, 1733–1816), который переделал на классицистический лад пять трагедий Шекспира, в том числе и «Ромео и Джульетту» («Roméo et Juliette», 1772), «Короля Лира» («Le Roi Lear», 1783) и др. (Кулакова, 1967; Луков Вл. А., 2006). Дюси был автором трагедии «Эдип у Адмета», на что также намекает Муравьев. Причудливым образом смешивая персонажей Шекспира и Софокла (из которого также переводил Дюси), русский поэт фантазирует о том, что в ином мире тени бессмертных поэтов будут запросто обмениваться сюжетами. Софокл создаст свой вариант «Короля Лира» и «Ромео и Джульетту», а Шекспир займется историей героя трагедий «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне». Это проникновенное посвящение французскому писателю дает основание полагать, что, наряду с переводами Летурнера, переделки Дюси могли быть катализатором интереса Муравьева к Шекспиру и являлись одним из посредников знакомства с его произведениями.

Противоречивы суждения и факты, которые могли бы способствовать выяснению того, по каким источникам и на каких языках русский поэт знакомился с Шекспиром. В этой связи интересна запись на полях одной из тетрадей с заглавием трех шекспировских трагедий «Гамлет / Ромео и Жюл<ьетта> / Король Лир» (РНБ, ф. 499, № 30, л. 9 об.). «“Жюл” свидетельствует о том, что Муравьев воспринимал его тогда во французском произношении», «переводы этих трагедий были опубликованы в смежных томах 4 (1778) и 5 (1779), и это еще раз подтверждает <…> предположение о последовательном знакомстве Муравьева с изданием Летурнера» (Лазарчук, Левин, 1999: 311). Такое написание имени шекспировской героини остается у Муравьева до конца 1780-х годов (см. выше стихотворение «Красноречивою печалью напояя»). М. Н. Муравьев, хотя и с некоторыми оговорками, признавал эстетическое значение поэзии Шекспира, противопоставляя ее поэзии французского классицизма. Обращаясь к другу Потемкина и переводчику при кабинете императрицы В. П. Петрову (1736–1799) в стихотворении «Успех бритской музы» (1778), Муравьев писал:

Если выполненный Летурнером перевод трагедии «Отелло» («Othello, ou le More de Venise») был опубликован в первом томе в 1776 г., то переводы пьес, где действующим персонажем выступает Фальстаф («Henri IV, Roi d'Angleterre» и «Les femmes joyeuses de Windsor»), вошли в опубликованные в 1781 г. девятый и десятый тома. Впрочем, Фальстаф упомянут во включенной в первый том биографии Шекспира («Vie de Shakespeare»). Муравьев, который внимательно следил за выходившими томами издания Летурнера, вряд ли проигнорировал упоминание о Фальстафе, хотя вполне вероятно, что могли существовать и другие источники, заинтересовавшие Муравьева этим шекспировским героем. Можно предположить, что к тому времени в литературном кругу Муравьева образы Отелло и Фальстафа уже утвердились как литературные типы, были достаточно известны и имели хождение в устном общении между единомышленниками. Возможно, Муравьев, знавший кроме французского еще латынь, итальянский и немецкий языки, пользовался для своих шекспировских штудий немецкими переводами. Поскольку в русской культуре того времени основными иностранными языками были французский и немецкий, то английская литература в основном была знакома читателю по «переводам-посредникам», а не по оригиналу (см.: Заборов, 1963: 69–70). Наконец, Муравьев мог иметь доступ к более раннему переводу Шекспира на французский язык — к переводу П. А. де Лапласа (Laplace). Он осуществил перевод основных сочинений Шекспира в 1745–1748 гг., выпустив восьмитомное издание под названием «Английский театр», в котором первые четыре тома занимали шекспировские произведения (см.: Луков Вл. А., 2009).

Существенно, что до конца 1780-х годов Муравьев пытается всячески оправдать поэтику Шекспира, ее несоответствие классицистическим образцам. В стихотворении «Видение» (1770-е годы) Муравьев дает английскому драматургу поэтический комментарий подобный тем, что были свойственны суждениям Сумарокова. Перед поэтом, созерцающим во сне Олимп, предстает следующая картина:

Драматургия этого «Шекеспира неправильного вида» в представлении Муравьева не может соответствовать традиционным классицистическим правилам. В личных записях русский поэт отмечал, что «вольный дух Шекеспиров, которому природа служила вместо учения», заставляет простить «беспрестанное смешение подлого с величественным» (цит. по: Шекспир и русская культура, 1965: 114).

Когда точно сформировались более полные и достоверные представления Муравьева о Шекспире — вопрос пока не решенный. До нас дошла краткая биография Шекспира, которую Муравьев включил в «Записки, касающиеся до истории писмен и наук». Исследователями уже выдвигалась гипотеза, что, скорее всего, это была заметка, «заимствованная из какого-то иностранного источника», а «судя по почерку и цвету чернил, она, видимо, была внесена сюда позднее сведений о других писателях» (Лазарчук, Левин, 1999: 309). Датировка этой биографической справки — не единственная неразрешенная проблема, связанная с ее интерпретацией, она «производит странное впечатление, Шекспир здесь назван именем John, а о его творчестве говорится лишь, что написанный в молодости “баллад” “открыл его дарования в стихотворстве” — и больше ничего» (там же со ссылкой на: РНБ, ф. 499, № 48, л. 47, об., с. 94).

Если согласиться с мнением, «что на рубеже 70–80-х годов именно Муравьев, видимо, лучше других знал и понимал английскую поэзию» (Топоров, 1992: 14), то совершенно естественным образом возникает вопрос, когда была написана данная заметка о Шекспире, каков ее «иностранный источник» (французский, немецкий или английский) и когда именно русский писатель мог читать ее на языке оригинала. Известно, что М. Н. Муравьев начал занятия английским языком лишь не ранее 20 апреля 1781 г. (письмо сестре Федосье и дневниковые тетради), когда русскому писателю было 23 года (см.: Лазарчук, Левин, 1999). Вероятно, самостоятельные занятия были малоуспешными, и в конце концов писатель обратился к помощи учителя. В той же тетради 7 декабря 1782 г. присутствует запись о «первом уроке аглинскаго у Г. Беля» (РНБ, ф. 499, № 37, л. 40 об., цит. по: Лазарчук, Левин, 1999: 310). Упоминания о занятиях греческим и английским языками есть и в другой тетради Муравьева, где он в хронологическом порядке перечислил наиболее существенные события своей жизни. Озаглавленная по-итальянски «Саге memone ed onorate» («Милые и чистосердечные воспоминания»), запись на внутренней стороне переплета относится к 1782 г. (РНБ, ф. 499, № 27). Из этих фактов исследователи делают предположение, «что к середине 1780-х годов, когда в его библиотеке появились английские книги, Муравьев в известной мере овладел английским языком» (Лазарчук, Левин, 1999: 311, со ссылкой на: Мартынов, 1981: 55), а «судя по рабочим тетрадям и письмам Муравьева, он вполне овладел английским языком только к концу 1780-х годов» (Лазарчук, Левин, 1999: 316).

В сочинениях Муравьева 80–90-х годов неоднократно встречаются упоминания Шекспира и его персонажей, что свидетельствует о серьезном изучении им творчества британца. Как гениальный поэт, Шекспир был для Муравьева выдающимся самородком, «которому природа служила вместо учения». Не одобряя его «беспрестанное смешение подлого с величественным» и «неверное изображение древних нравов», он отмечал такие важнейшие достоинства творчества драматурга, как «красноречие сердца неподражаемое, горящее истиною, поражающие обороты чувствований и удивительное богатство описаний» (Муравьев, 1819: 179–180).

К числу «странных сближений» можно отнести то, что в стихотворении «К Музе» (1790-е годы) М. Н. Муравьев ставит в один ряд с Шекспиром («резвое дитя мечты») «гордого певца» — Ломоносова (Муравьев, 1967):

В представлении Муравьева холмогорский мужик Ломоносов сделал такую же восхитительную поэтическую карьеру, как уроженец Стратфорда-на-Эйвоне Шекспир. Упоминаются также Херасков, Богданович, Карамзин, очевидно, и Державин («бард у Невы») — весьма значительная плеяда писателей XVIII в., которые, хотя и в разной степени, имеют отношение к предромантизму, в рамках которого в Европе формировался культ Шекспира (см.: Луков Вл. А., 2006).

Поначалу достаточно сдержанное восприятие Шекспира («своенравные картины Шекеспира») перерождается в решительное предпочтение Муравьевым английского драматурга всем остальным писателям: «Против него (Шекспира. — Н. З.) все французы — живописцы в миниатюре и едва ли живописцы». Такие частные высказывания о Шекспире Муравьева, несомненно, представляют большой интерес. Муравьев, пожалуй, первым из русских литераторов вводит «культ Шекспира» в России. Пример Шекспира помогает Муравьеву сформулировать очень важную для его творчества мысль: «…Различие между писателями объясняется временем и “духом земли”. Чем большую роль сыграл каждый из них в истории культуры и языка своей страны, чем более произведения его обогащают и облагораживают чувства человечества вообще, тем долее не умрет он в памяти потомства» (Кулакова, 1967: 17).

Стихотворная и прозаическая критика М. Н. Муравьева является ярким примером того, как на рубеже XVIII–XIX вв. творчество английского драматурга влияло на отечественный литературный процесс. Вместе с Карамзиным Муравьев стал одним из первых почитателей Шекспира, знатоков и популяризаторов его творчества в России. Но, пожалуй, самым интересным и знаковым шекспировским творением Муравьева является выполненный им «Гамлетов Монолог», который еще до недавнего времени существовал только в рукописном виде (РГБ, рукопись-конволют, без шифра, л. 56. об.). Р. М. Лазарчук и Ю. Д. Левин опубликовали этот перевод лишь в 1999 г. (Лазарчук, Левин, 1999: 306–307).

Основываясь на детальном анализе писем и дневниковых записей М. Н. Муравьева, исследователи делают ряд важных наблюдений.

Во-первых, ставя проблему датировки перевода, исследователи заключают, что несмотря на то, что рукопись перевода занимает часть листа 56 об. в «Журнале на 1776 год», это, «не означает, что он был создан в том же году» (Лазарчук, Левин, 1999: 311, со ссылкой на сомнения в этой датировке, высказанные в приложении к ст.: Алехина, 1990: 70). Муравьев мог читать «Гамлета» в переводе Летурнера в 1779 г. по пятому тому, где был напечатан переведенный на французский и «достаточно верно» известный монолог (Shakespeare, 1776–1782. Т. 5: 119–122; см.: Лазарчук, Левин, 1999: 317). Проведенное сопоставление монолога Гамлета в оригинале с французским, немецким и русским переводами выявило у Летурнера отклонения, которых нет у Муравьева (см.: Лазарчук, Левин, 1999: 313–314).

Анализ перевода Муравьева, сделанный Р. М. Лазарчук и Ю. Д. Левиным, выявил любопытную связь с вышеупомянутым прозаическим переводом монолога Гамлета, выполненного А. А. Петровым с немецкого языка (Лазарчук, Левин, 1999: 316). Близость переводов Муравьева и Петрова дает основание предположить, что «Гамлетов Монолог» был окончен одновременно с опубликованным в 1789 г. «Гамлетовым размышлением о смерти».

Тот факт, что в библиотеке М. Н. Муравьева было второе издание немецкого перевода английского педагогического трактата Роберта Додсли, куда также вошла немецкая версия монолога Гамлета (сохранился отрывок его каталога с записью «149. Учитель, или Система воспитания. С Агл. 1765, Леипц. 2 тома 8» — РНБ, ф. 499, № 6, л. 4 об., сообщено Н. Д. Кочетковой), подтверждает мысль о том, что данный текст имел особое значение для раннего знакомства с отрывками из Шекспира в России.

Когда точно Муравьев познакомился с переводом монолога Гамлета на доступный ему немецкий язык, еще предстоит уточнить. «Немецкий перевод достаточно точен <…>, выполнен согласно оригиналу белыми стихами пятистопного ямба и содержит 33 строки, причем последняя строка, как и в оригинале, неполная» (Лазарчук, Левин, 1999: 314). Даже если предположить, что при переводе Муравьев обращался к оригиналу, «русский поэт, несомненно, обращался к немецкой посреднической версии», что проявилось в использовании эпитетов из немецкого перевода, структурных заимствований восклицательного знака в конце строки (см.: Лазарчук, Левин, 1999: 315).

Поэтика немецкого перевода была Муравьеву ближе поэтики оригинала своей эмоциональной выразительностью, сентименталистской направленностью: «в нем устранена лексика, которую русский поэт мог счесть вульгарной» (там же). Тем не менее, есть в переводе Муравьева и следы чисто оригинального творчества. Муравьев играет «многоточиями, восклицательными знаками, в силу прежней приверженности классицизму употребляет архаизмы и т. д.» (там же).

Помимо переделки Дюси, переводов Летурнера, немецкого «перевода-посредника», Муравьев мог знать о существовании перевода Плещеева (1775), опубликованного в «Опыте трудов Вольного российского собрания при императорском Московском университете», членом которого Муравьев стал спустя год (3 декабря 1776 г.). Он стал членом Вольного российского собрания по представлению своего наставника Антона Алексеевича Барсова, профессора Московского университета, писателя, переводчика и цензора. В течение девяти лет (1774–1783) А. А. Барсов был секретарем «Общества» и редактором «Опытов». Лекции профессора Барсова Муравьев слушал студентом университета. Учащиеся в университете «упражнялись в переводах с древних языков на русский и с русского на латинский», ежемесячно должны были писать латинское сочинение, которое затем подвергалось тщательному разбору. Барсов также «ссужал» книгами своего «бывшего воспитанника» (там же, со ссылкой на письмо М. Н. Муравьева своему отцу Н. А. Муравьеву от 8 декабря 1776 г., ОПИ ГИМ, ф. 445, собр. А. Д. Черткова, ед. хр. 49, л. 13). Антон Барсов был тем цензором печатавшихся в университетской типографии произведений, который дал «Одобрение» на издание «Учителя или Всеобщей системы воспитания» в прозаическом переводе с немецкого А. Петрова (1789). Это дополнительное свидетельство того, что перевод А. Петрова вполне мог быть известен М. Н. Муравьеву.

В незавершенной заметке о переводах Муравьев говорит о необходимости адекватного воссоздания не только содержания, но и элементов индивидуальной поэтики переводимого произведения. В этом Муравьев явно отходит от классицистического принципа «украшательного перевода»: «Надо не так переводить Лукиана, как Овидия, и обратно, не стараться поправить оригинал. В переводе, как в чистом зеркале, не только красоты, да и погрешности видеть должно» (цит. по: Фоменко, 1984: 60–61).

У Шекспира монолог составляет 33 строки, Муравьев следует за оригиналом и достигает эквилинеарности (в отличие от Плещеева, у которого 31 строка). Пропагандистом этого принципа стихотворного перевода был Тредиаковский (см.: Тредиаковский, 1752. Т. 1: 4).

Муравьев заменил пятистопный ямб Шекспира шестистопным с цезурой после третьей стопы. Требование просодического соответствия стихотворного перевода оригиналу в русской литературе было сформировано в начале следующего года (см.: Левин, 1963: 24–26). Интересно, что Муравьев использует дериват рифмованного александрийского стиха, широко распространенного в период классицизма в русской поэзии XVIII в. Обязательный для «высоких» жанров, этот стих использует А. П. Сумароков в трагедии «Гамлет». Но в отличие от М. И. Плещеева Муравьев, следуя английскому оригиналу, перевел монолог нерифмованным (белым) стихом, «и, возможно, он противопоставлял свой перевод плещеевскому» (Лазарчук, Левин, 1999: 313).

Несмотря на то, что Муравьев делал эти переводы для личных нужд и «не предназначал для печати», «переводимые оригиналы так или иначе были в согласии с духовной жизнью русского поэта — его мировоззрением, настроениями и переживаниями [...] Трагический монолог Гамлета был ему внутренне близок. В его переводе встречается даже некоторое усиление скорбной тональности за счет эмоциональных эпитетов» (Петрова, 1958: 151–166).

Сравним фрагмент шекспировского монолога в нескольких версиях.

Оригинал: «thus the native hue of resolution / Is sicklied o'er with the pale cast of thought » (пер.: «так врожденный цвет решимости болезненно покрывается бледным оттенком мысли»).

В немецком переводе: «So macht uns alle das Gewissen feigе! I Die Ueberlegung krankt mit bleichen Farbe / Das Angesicht des feungsten Entschlusses» (пер.: «Такделаетвсехнассовесть трусливыми! Размышление обижает бледной краской лицо пылающею решения»).

У А. А. Петрова: «Так-то совесть во всех нас робость вселяет / Размышление покрывает бледностию горящее лицо решимости».

У Муравьева: «так-то совесть нас всех робкими mвopumi / и размышление наводит томну бледность / Посверх намерений, пылающих в душе».

Очевидно, что содержание русского перевода Муравьева восходит к немецкому. Его перевод представляется более удачным, возможно, он был выполнен позже версии Петрова, и Муравьев, ознакомившись с ним, попытался выполнить лучше.

В 1780–1790-е годы Муравьев перевел несколько других отрывков из произведений английских поэтов. Как и «Гамлетов Монолог», они не были опубликованы, и, видимо служили материалом для упражнений в английском языке, помогали Муравьеву лучше разобраться в понравившихся при чтении местах. Так, русский поэт перевел из Дж. Мильтона начало III книги «Потерянного рая», из А. Поупа — фрагмент заключения «Опыта о человеке», из Дж. Томсона — отрывок из «Времен года» (см.: РГБ, рукопись-конволют М. Н. Муравьева, л. 62. об. 65, 82).

Тезаурусный подход к переводам М. Н. Муравьева позволяет наглядно продемонстрировать процесс освоения шекспировского текста, как он развивался в русском культурном тезаурусе, ибо при всей индивидуальности взглядов этого русского писателя его путь к Шекспиру был достаточно типичным для конца XVIII в.

Пример М. Н. Муравьева отражает сложный процесс шекспиризации в русской литературе рубежа XVIII–XIХ вв., период зачастую противоречивый, но важный для творческого восприятия инокультурного материала. Шекспировские персонажи, как и образ самого драматурга, проблема становления его репутации в культурной среде Европы, тема, связанная с теорией перевода и рецепцией английской литературы в русском сознании, по-своему отражаются в оригинальном творчестве Муравьева. Изучая английский язык и литературу, он пришел к необходимости оригинального переосмысления вечного образа Гамлета. В переводе монолога принца Муравьев усиливает сентиментальную, меланхолическую скорбь как по сравнению с отечественными аналогами, так и в сопоставлении с французскими и немецкими переводами-посредниками.

Как видим, шекспиризация по-русски в чем-то повторяла западную шекспиризацию, а в чем-то имела свои неповторимые черты (проявленные на примере М. Н. Муравьева), тем самым вливаясь в общую сложную картину диалога, переклички, взаимоотражений культурных тезаурусов европейских стран и России.

Соч.: Муравьев, М. Н. (1819) Полн. собр. соч. Ч. 1. СПб.; Муравьев, М. Н. (1967) Стихотворения. В 2-х. т. Л.

Лит.: Петрова, 3. М. (1958) Эпитеты М. Н. Муравьева // Язык русских писателей XVIII века. Л. С. 151–166; Заборов, П. Р. (1963) «Литература-посредник» в истории русско-западных литературных связей XVIII–XIX вв. // Международные связи русской литературы : сб. ст. / под ред. акад. М. П. Алексеева. М. ; Л.; Левин, Ю. Д. (1963) Об исторической эволюции принципов перевода (К истории переводческой мысли в России) // Международные связи русской литературы. М. ; Л.; Шекспир и русская культура (1965) / под ред. М. П. Алексеева. М. ; Л.; Кулакова, Л. (1967) Поэзия М. Н. Муравьева // Муравьев М. Н. Стихотворения. Л.; Мартынов, И. Ф.(1981) Библиотека и читательские дневники М. Н. Муравьева // Памятники культуры. Новые открытия : ежегодник. Л.; Левин, Ю. Д. (1988) Шекспир и русская литература XIX века. Л.; Алехина, Л. А. (1990) Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей // Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина. Зап. отд. рукописей. М. Вып. 49. № 128; Топоров, В. Н. (1992) Пушкин и Голдсмит в контексте русской Goldsmithian'ы: (к постановке вопроса). Wien. (Wiener Slawistischer Almanach, Sonderb. 29); Лазарчук, Р. М., Левин, Ю. Д. (1999) «Гамлетов Монолог» в переводе М. Н. Муравьева // XVIII век. Сб. 21. Памяти Павла Наумовича Беркова (1896–1969). СПб. : Наука; Луков, Вл. А. (2006) Предромантизм. М.; Захаров, Н. В. (2008) Шекспиризм русской классической литературы. М.; Литвинов В., Пильщиков И. (2008) Михаил Никитич Муравьев. От редакторов [Электронный ресурс] // Русская виртуальная библиотека. URL: http://www.rvb.ru/18vek/muravjov/; Луков, Вл. А. (2009) Летурнёр Пьер [Электронный ресурс] // Электронная энциклопедия «Французская литература от истоков до начала Новейшего периода». URL: http://www.litdefrance.ru/39/52/128.

Н. В. Захаров

Назад